... Был у меня друг на фронте, Юра. И вот как-то раз, скрываясь от немцев, мы с ним нашли заброшенный блиндаж. Сидим мы в блиндаже, и тут мне Юра говорит: «Следующая моя очередь умирать». Я очень удивилась этому его заявлению, спрашиваю: «Почему?». А он и отвечает: «Мне сегодня ночью приснилось, что мне отрубили руки. Значит, меня скоро убьют». Я почему-то поверила и мне стало жутко. Велела ему не выходить из блиндажа, просила, умоляла, пыталась удерживать, но он все равно не послушался. А как только он вышел, его тут же застрелили. После этого я просидела в блиндаже несколько суток. Ужасно хотелось есть и пить, но выходить я боялась. Слушала, что происходит снаружи, пока, наконец, не показалось, что это наши. Повезло, что оказалась права: я тихонечко выползла и осталась жива. Все эти события происходили неподалеку от Беларуси, на Третьем Белорусском фронте. Но я туда не сразу попала. Меня – приблудную - сначала определили в пехоту, а когда в зенитном полку убили девушку, меня перевели на ее место. Сначала я участвовала в битве под Москвой, за что получила медаль за оборону Москвы. А в 1943 году участвовала в битве на Курской дуге. «Но самое тяжелое на войне — это то, что теряешь многих и многих друзей, очень часто уходили те, к кому успеешь привязаться» Это было нечто страшное: постоянная стрельба, гул, рев, оры и крики, смерти вокруг! И невольно думаешь: «Вот сейчас моя очередь, наверное, подойдет». Но тогда я не боялась. Это сегодня, если темнота застигает меня на улице – тороплюсь домой, ибо хулиганы старушек не любят, бьют, толкают, а тогда - в молодости на войне - страха не было никакого, и смерть была мне не страшна. Битва же действительно была страшной. Мне все казалось, что это какой-то сон: пули свистели постоянно мимо меня и не задевали. Бросали гранаты! Бесконечно гремели разной силы взрывы. Не было ни одной спокойной ночи. Никаких передышек. Как я осталась жива – совершенно не понимаю. После этого была Беларусь – освобождали ее от немцев. «Мне все казалось, что это какая-то нереальность, что это сон: пули свистели мимо меня и не задевали» Война - это, конечно, страшная вещь. Ты находишься в постоянной опасности, в дичайших условиях, а главное – ты теряешь многих и многих друзей, очень часто уходят те, к кому успеваешь привязаться. Уходят родные. Немцы убили моего брата. Отец и мать мои погибли в той войне. Сама я была совершенно спокойна и не думалось о том – убьют или не убьют. Просто мы делали все, что было нужно, шли, куда направляли. И, наверное, правильно шли и хорошо делали – ведь все-таки мы победили. Но я не перестану считать, что война – мужской удел: условия жизни на полях сражений бесконечно тяжелые, изнуряющие, ломающие. И не только из-за голода, холода, отсутствия дорог, но во многом из-за строжайшей дисциплины. Так, например, из части в часть мы всегда шли пешком (я была санинструктором). Как-то я на три минуты опоздала, так меня наказали гауптвахтой на трое суток. Это большой срок. Но, поскольку, дело было 8 марта, то как только обо мне сообщили в штаб – тут же освободили и даже принесли покушать. Но мне было так обидно, до слез обидно, что даже от еды я отказалась. Все-таки я была девушка молодая... А после войны я устроилась на работу и вышла замуж, родила двоих детей. Сегодня я горжусь ими и моими внуками. Когда пришла война, то все довоенные несчастья и горести разом поблекли перед этой черной бедой. По сравнению с этими несколькими годами ада, довоенная жизнь стала казаться такой безоблачной, счастливой, невозвратимой! Но это было уже потом, в самом начале мы и представить себе не могли, что нас ждет впереди. «Ничто в воздухе не предвещало беды, когда по радио сообщили о начале войны» 22 июня 1941 года. Никогда не забуду тот солнечный беззаботный воскресный день. Ничто в воздухе не предвещало беды, когда по радио сообщили о начале войны. Услышав новость, маленькие мальчишки за открытым окном начали кричать: «Ура, война! Ура!». Им, глупым, казалось, что это начало какой-то увлекательной игры. А взрослых же словно в один миг подменили. Глядя на них, я все понял: меня окутало страшное ощущение, что все спокойное, светлое, надежное и доброе неизбежно закончилось. Нужно сказать, что лето 1941-го мы по традиции проводили в Малаховке: жили на даче у маминых сестер. Поэтому когда 22-го июля начались бомбежки, они застали нас за городом. Делать было нечего, пришлось прятаться в наспех вырытом бомбоубежище. Все ночи напролет восток светился недобрым заревом, не давая заснуть, а как только наступало утро, мы с младшими братьями выбирались из убежища и начинали искать по городу осколки зенитных зарядов. Так прошло лето. А первого сентября, несмотря на войну, я пошел учиться в Удельнинскую среднюю школу. Других возможностей не было: в отличие от московских, несколько областных школ работали, хотя на подмосковном фронте ситуация тоже была очень тяжелой. 16 октября я, мама и четырехлетний брат Казимир вернулись в Москву. Правда, возвращением это назвать сложно: уже не работал никакой транспорт – пришлось от Казанского вокзала идти домой пешком, видя перед собой не родной город, а страшные картины военной действительности. Над Москвой летал черный «снег» из пепла, застилая солнце, в столице было объявлено осадное положение, а комендантский час разрешал находиться на улицах только до одиннадцати часов вечера. Пугала и пустота на улицах: многие заводы и учреждения были эвакуированы, людей почти не осталось, с дорог практически полностью исчезли машины. Случайный пешеход стал редкостью, сказывались страх и острая нехватка всего необходимого: соли, спичек, мыла, иголок и ниток. Несмотря на бесперебойное снабжение продуктами, все-таки пришел голод, приведя за руку отчужденность и подозрительность. «Ночами московское небо представляло собой жутко-прекрасную картину из ярких вспышек» Но все горести казались мелочами по сравнению с большой бедой: Москву постоянно безжалостно бомбили. Ночами московское небо представляло собой жутко-прекрасную картину из ярких вспышек. Музыкальное сопровождение было не менее сильным: сдвоенный зудящий гул немецких самолетов, звуки пулеметных очередей, выстрелы зениток и вслед за этим разрывы снарядов, железный град осколков по крышам. И под конец — адский вибрирующий свист, с неотвратимой, меняющейся к низу, частотой, разражающийся, наконец, всесокрушающим грохотом, после которого для оставшихся в живых наступает кратковременное облегчение. А потом — все сначала. Выдержать это дома было практически невозможно. Многие москвичи, навьюченные ручной кладью, устремлялись по вечерам в метро и другие бомбоубежища. В метро люди располагались на ночлег, как придется: и на платформах, и в туннелях на деревянных настилах. С собой брали самое дорогое — документы, деньги, еду и фотографии близких. Дежурные, в том числе и мы – мальчишки, следили за тем, чтобы зажигательные шашки не вызвали пожар. За фугасными-то бомбами не уследишь! Старались успеть везде: забрасывали дымовые шашки песком, бросали щипцами в бочки с водой или просто выкидывали с чердака на улицу. Здоровых взрослых мужчин просто не осталось, мы были единственными, кто мог защитить женщин и младших детей. С началом войны все мужчины призывного возраста пошли на фронт. Сначала ушли все молодые, затем среднего возраста, потом совсем юноши, в том числе и школьники. На заводах, фабриках и других предприятиях всех ушедших заменили женщины, а потом, когда стали уходить на фронт и они, то их заменили подростки. Я и все мои друзья, которым в 1942 году исполнилось 13 лет, на тот момент уже работали. Правда, младшие школьники работали только в летнее время, те же, кто постарше — весь год. Потом некоторые пошли в военные, другие — в ремесленные училища. Летом учащихся старших классов посылали работать в колхозы. Там мы не только собирали жизненно необходимый урожай для страны, но и зарабатывали за «трудодни» невероятно ценную зарплату: получали по 1 кг ржи, немного картофеля, моркови и других овощей. В Москву мы возвращались в пассажирских поездах, в которых каждый вагон был завален мешками с картошкой. По прибытии, на Казанском вокзале нас ожидал автобус, который вез урожай до школы. Оттуда уже мы, как муравьи, мгновенно растаскивали его по домам. С какой гордостью мы смотрели на наконец-то сытых младших братишек и сестричек, радовались, что чем-то можем помочь матерям. В то время тяжелых смертельных боев, голода, лишений и похоронок, мы не думали о «героических поступках» и «самоотверженности» тружеников тыла, как их тогда называли. Подвиги были на линии огня, на передовой и в воздушном пространстве над Москвой! Мы просто делали все, что могли сделать. Но как же еще по-другому назвать тот добросовестный, невыносимый, тяжелый, ежедневный и беспросветный труд наших матерей и в какой-то мере и нас — совсем еще детей? Начало альбома здесь Источник

Ledidans